Не будет большим преувеличением назвать национальной религией японцев культ красоты. Именно эстетические нормы во многом определяют жизненную философию этого народа.
Японцам присуще обостренное чувство гармонии. Художественный вкус пронизывает весь уклад их жизни. Эстетизм японцев основывается на убеждении, что красота присутствует в природе всюду и от человека требуется лишь зоркость, чтобы увидеть ее. Любовь японцев к прекрасному коренится, таким образом, в их любви к природе. Вспомним, что в основу религии синто легло поклонение природе не из страха перед ее грозными явлениями, а из чувства восхищения ею.

Жажда общения с природой граничит у японца с самозабвенной страстью. Причем любовь эта вовсе не обязательно адресуется одним только захватывающим дух крупномасштабным красотам - предметом ее может быть и травинка, на которой обосновался кузнечик; и полураскрывшийся полевой цветок; и причудливо изогнутый корень - словом, все, что служит окном в бесконечное разнообразие и изменчивость мира.

Цель японского садовника - воссоздать природу в миниатюре. Ремесленник стремится показать фактуру материала, повар - сохранить вкус и вид продукта.

Роль художника состоит не в том, чтобы силой навязать материалу свой замысел, а в том, чтобы помочь материалу заговорить и на языке этого ожившего материала выразить собственные чувства. Когда японцы говорят, что керамист учится у глины, резчик учится у дерева, а чеканщик у металла, они имеют в виду именно это. Художник уже в самом выборе материала ищет именно то, что было бы способно откликнуться на его замысел.

"Не сотвори, а найди и открой " - этому общему девизу японского искусства следует и такая полноправная его область, как кулинария.

Японская же пища в противоположность китайской чрезвычайно проста, и повар ставит здесь перед собой совсем другую цель. Он стремится, чтобы внешний вид и вкус кушанья как можно больше сохраняли первоначальные свойства продукта, чтобы рыба или овощи даже в приготовленном виде оставались самими собой.

Японский повар - это резчик по рыбе или овощам. Именно нож - его главный инструмент, как резец у скульптора.

Подобно японскому поэту, который в хайку - семнадцатисложном стихотворении из одной поэтической мысли - обязательно должен выразить время года, японский повар, помимо красоты и гармонии красок, должен обязательно подчеркнуть в пище ее сезонность.
Соответствие сезону, как и свежесть продукта , ценится в японской кухне более высоко, чем само приготовление. Излюбленное блюдо праздничного японского стола -- это сырая рыба, причем именно тот вид ее, который наиболее вкусен в данное время года или именно в данном месте. Каждое блюдо славится натуральными прелестями продукта, и подано оно должно быть именно в лучшую для данного продукта пору.

Васаби , или японский хрен, который смешивается с соевым соусом и подается к сырой рыбе, как бы служит ретушью. Не уничтожая присущий рыбе вкус, он лишь подчеркивает его. Пример подобной комбинации - суси, рисовый шарик, на который накладывается ломтик сырой рыбы, проложенный хреном. Здесь вкус сырой рыбы оттеняется как пресностью риса, так и остротой васаби.
Универсальной приправой в японских кушаньях служит адзи-но-мото . Слово это буквально означает "корень вкуса".
Назначение адзи-но-мото -- усиливать присущие продуктам вкусовые особенности. Если, скажем, бросить щепотку этого белого порошка в куриный бульон, он будет казаться более наваристым, то есть более "куриным". Морковь подобным же образом будет казаться более "морковистой", фасоль -- более "фасолистой", а квашеная редька станет еще более ядреной.

Мерилами красоты у японцев служат четыре понятия, три из которых (саби, ваби, сибуй ) уходят корнями в древнюю религию синто, а четвертое (югэн ) навеяно буддийской философией. Попробуем же разобраться в содержании каждого из этих терминов.
Слово первое - "саби". Красота и естественность для японцев – понятия тождественные. Все, что неестественно, не может быть красивым. Но ощущение естественности можно усилить добавлением особых качеств. Считается, что время способствует выявлению сущности вещей. Поэтому японцы видят особое очарование в следах возраста. Их привлекает потемневший цвет старого дерева, замшелый камень в саду или даже обтрепанность – следы многих рук, прикасавшихся к краю картины.

Если такой элемент красоты, как саби, воплощает связь между искусством и природой, то за вторым словом - "ваби" -- виден мост между искусством и повседневной жизнью. Понятие "ваби", подчеркивают японцы, очень трудно объяснить словами. Его надо почувствовать.
Ваби - это отсутствие чего-либо вычурного, броского, нарочитого, то есть в представлении японцев вульгарного. Ваби - это прелесть обыденного, мудрая воздержанность, красота простоты .

Если спросить японца, что такое сибуй, он ответит: то, что человек с хорошим вкусом назовет красивым. Сибуй, таким образом, означает окончательный приговор в оценке красоты. На протяжении столетий японцы развили в себе способность распознавать и воссоздавать качества, определяемые словом "сибуй", почти инстинктивно. В буквальном смысле слова сибуй означает терпкий, вяжущий. Произошло оно от названия повидла, которое приготовляют из хурмы.
Сибуй - это красота простоты плюс красота естественности .

Ив Монтан, например, обладает этим качеством, ибо ему присуща грубая, мужественная красота, а вот Ален Делон - нет. Из японских же киноактеров понятию "сибуй" больше всего соответствует Тосиро Мифуне, в то время как кумир школьниц Юдзо Каяма, исполняющий под гитару песенки собственного сочинения, вовсе не сибуй, потому что слишком смазлив. Слово "сибуй" воплощено в терпком вкусе зеленого чая, в тонком, неопределенном аромате хороших духов.
Сибуй - это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью . Все искусственное, вычурное несовместимо с этим понятием.

Понятия "ваби", "саби" или "сибуй" коренятся в умении смотреть на вещи как на существа одушевленные. Если мастер смотрит на материал не как властелин на раба, а как мужчина на женщину, от которой он хотел бы иметь ребенка, похожего на себя, - в этом отзвук древней религии синто.

Радоваться или грустить по поводу перемен, которые несет с собой время, присуще всем народам. Но увидеть в недолговечности источник красоты сумели, пожалуй, лишь японцы. Не случайно своим национальным цветком они избрали именно сакуру.

Долгожданная пора пробуждения природы начинается здесь внезапной и буйной вспышкой цветения вишни. Ее розовые соцветия волнуют и восхищают японцев не только своим множеством, но и своей недолговечностью. Лепестки сакуры не знают увядания. Весело кружась, они летят к земле от легчайшего дуновения ветра. Они предпочитают опасть еще совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой.

Поэтизация изменчивости, недолговечности связана со взглядом буддийской секты дзэн, оставившей глубокий след в японской культуре. Смысл учения Будды, проповедует дзэн, настолько глубок, что его нельзя выразить словами. Его можно постигнуть не разумом, а интуицией; не через изучение священных текстов, а через некое внезапное озарение. Причем к таким моментам чаще всего ведет созерцание природы в ее бесконечном изменении, умение всегда находить согласие с окружающей средой, видеть величие мелочей жизни.

Чаще намекать, чем декларировать, - вот принцип, который делает японское искусство искусством подтекста. Художник умышленно оставляет в своем произведении некое свободное пространство, предоставляя каждому человеку по-своему заполнять его собственным воображением.

У японских живописцев есть крылатое выражение: "Пустые места на свитке исполнены большего смысла, нежели то, что начертала на нем кисть". У актеров издавна существует заповедь: "Если хочешь выразить свои чувства полностью, раскрой себя на восемь десятых".
Японское искусство взяло на себя задачу быть красноречивым на языке недомолвок . И подобно тому как японец воспринимает иероглиф не просто как несколько штрихов кистью, а как некую идею, он умеет видеть на картине неизмеримо больше того, что на ней изображено. Дождь в бамбуковой роще, ива у водопада -- любая тема, дополненная фантазией зрителя, становится для него окном в бесконечное разнообразие и вечную изменчивость мира.
Югэн, или прелесть недосказанности , - это та красота, которая скромно лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Ее может вовсе не заметить человек, лишенный вкуса или душевного покоя. [* ]

Считая завершенность несовместимой с вечным движением жизни, японское искусство на том же основании отрицает и симметрию.

Таков жанр сумие - словно проступающие сквозь туман картины, сделанные черной тушью на мокрой бумаге, живопись намеков и недомолвок.
Таковы хайку - стихотворения из единственной фразы, из одного поэтического образа. Эта предельно сжатая форма способна нести в себе поистине бездонный подтекст. Отождествляя себя с одним из четырех времен года, поэт стремится не только воспеть свежесть летнего утра в капле росы, но и вложить в эту каплю нечто от самого себя, давая фантазии читателя толчок, чтобы ощутить и пережить это настроение по-своему. Таков театр Ноо , где все пьесы играются на фоне одной и той же декорации в виде одинокой сосны и где каждое движение актера строго предписано и стилизовано.

Наивысшим проявлением понятия "югэн" можно считать поэму из камня и песка, именуемую философским садом. Мастер чайной церемонии Соами создал его в монастыре Реанзи в Киото за четыре столетия до того, как современные художники открыли язык абстрактного искусства иными путями.

Мерами красоты у японцев служат четыре понятия, три из которых (саби, ваби, сибуй) уходят корнями в древнюю религию синто, а четвертое (югэн) навеяно буддийской философией.

1 - Слово первое - “саби”. Японцы видят особое очарование в следах возраста. Их привлекает потемневший цвет старого дерева, замшелый камень в саду или даже обтрепанность - следы многих рук, прикасавшихся к краю картины. Вот эти черты давности именуются словом “саби”, что буквально означает “ржавчина”. Саби, стало быть, это неподдельная ржавость, архаическое несовершенство, прелесть старины, печать времени.

2 - Понятие “ваби”, подчеркивают японцы, очень трудно объяснить словами. Его надо почувствовать. Ваби - это отсутствие чего-либо вычурного, броского, нарочитого, то есть, в представлении японцев, вульгарного. Ваби - это прелесть обыденного, мудрая воздержанность, красота природы. Воспитывая в себе умение довольствоваться малым, японцы находят и ценят прекрасное во всем, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Практичность, утилитарная красота предметов - вот что связано с понятием “ваби”.

3 - Если спросить японца, что такое сибуй, он ответит: то, что человек с хорошим вкусом назовет красивым. В буквальном смысле слово “сибуй” означает “терпкий”, “вяжущий”. Сибуй - это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью. Это красота естественности плюс красота простоты. Это красота, присущая назначению данного предмета, а также материалу, из которого он сделан. При минимальной обработке материала - максимальная практичность изделия. Сочетание этих двух качеств японцы считают идеалом.

4 - “югэн” воплощает мастерство намека или подтекста, прелесть недоговоренности. Радоваться или грустить по поводу перемен, которые несет с собой время, присуще всем народам. Но увидеть в недолговечности источник красоты сумели, пожалуй, лишь японцы. Не случайно своим национальным цветком они избрали именно сакуру.
Совершенствование прекраснее, чем совершенство; завершение полнее олицетворяет жизнь, завершенность. Поэтому больше всего способно поведать о красоте то произведение, в котором не все договорено до конца.

Югэн, или прелесть недосказанности, - это та красота, которая лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Считая завершенность несовместимой с вечным движением жизни, японское искусство на том же основании отрицает и симметрию. Мы настолько привыкли делить пространство на равные части, что, ставя на полку вазу, совершенно инстинктивно помещаем ее посредине. Японец столь же машинально сдвинет ее в сторону, ибо видит красоту в асимметричном расположении декоративных элементов, в нарушенном равновесии, которое олицетворяет для него мир живой и подвижный. Асимметричное использование пространства исключает парность. А какое-либо дублирование декоративных элементов японская эстетика считает грехом. Посуда на японском столе не имеет ничего общего с тем, что мы называем сервизом. Приезжие изумляются: что за разнобой! А японцу кажется безвкусицей видеть одну и ту же роспись и на тарелках, и на блюдах, и на кофейнике, и на чашках...

Гравюры на дереве Nagamachi Chikuseki

Ваби-Саби - так называется удивительная японская философия, которая находит красоту в… несовершенстве. В мире товаров это означает, что самый старый образчик - чаще всего и самый лучший. Сегодня Ваби-Саби оказалась удивительно актуальной.

Предлагаю вашему вниманию отрывки из книги Р. Пауэлла "Ваби-Саби - путь простоты".

Виноград и оса, ок. 1930

Yanni Hrisomallis - Nightingale

Что такое Ваби-Саби?

Простота и утонченность - японские идеалы красоты, всегда считались эстетическими качествами, присущими японской культуре, и были важнейшими особенностями жизни японцев с древних времен.

Традиционная японская архитектура, например, казалась упрощенной, потому что упор делался на свободное пространство, отсутствие украшений и спокойные приглушенные тона. Тем не менее, таким постройкам была свойственна элегантная красота. Подобные свойства можно увидеть в японском искусстве и литературе: дизайн керамических изделий зачастую очень незамысловат и цвета скромные; структура японских стихов проста и незатейлива, но и те, и другие воплощают простоту и элегантную красоту.

Белый цветок лотоса, 1900

Сложность жизни часто мешает ощутить прелесть ее вкуса.

Будничные обязанности и события сплетаются в такую многослойную, замысловатую и хаотичную картину, что скрытая в ее глубине красота блекнет, теряясь в лабиринте планов, оставаясь в тени сиюминутных забот. Непрерывные попытки удержать темп, выкроить время на все многочисленные дела и в конце концов заставляют нас считать замешательство нормальным состоянием, а множество отвлекающих факторов - будничной неизбежностью…

Птица на заснеженной ветке, ок. 1900

Мы привыкли к перенапряжению, беспорядку и чрезмерности.

Вместо того, чтобы заниматься делом, мы сидим и смотрим, как растет гора будничных мелочей, словно снежный сугроб в долгую зиму. Каждая отдельная снежинка выглядит маленькой, безобидной и очень красиво кружится в воздухе, но когда слой этих снежинок достигает метровой толщины, эти мелочи превращаются в толстое одеяло, не пропускающее свет разума.

Карп, 1900

Многие мудрые культурные традиции подчеркивают важность поиска гармоничного равновесия между действием и бездействием. Один из способов, позволяющих достичь такого равновесия, - это простой, но вместе с тем глубокий образ жизни, который называют путем Ваби-Саби. Это древний путь, проложенный и проверенный веками. Это интуитивный путь, который открывается каждому, кто его ищет…

Ваби-Саби - это образ жизни, в котором ценится сложность, но еще выше ценится простота.

Зимородок, 1910

Ваби-Саби - это философия, основанная на взращивании всего подлинного путем признания трех простых реалий:

ничто не вечно,

ничто не закончено,

и ничто не совершенно.

Признать эти реалии - значит признать удовлетворение зрелой формой счастья и согласиться с тем, что в естественном, неприкрашенном существовании можно найти ясность и изящество.

Белые нарциссы, 1900-1910

Ваби - это равнодушие к богатству, осознание того, что за деньги нельзя купить все и что часто деньги приносят неприятности.

Ваби - это однозначно позитивное отношение к жизни, не подверженное воздействию трудностей и страхов. Мы боимся потерять работу, лишиться супруга или утратить ценное имущество, талант или репутацию. Ваби считает реальной трудностью сам страх и не позволяет ему испортить нам жизнь. Оно помогает увидеть за желаниями то, что действительно необходимо для жизни.

Два воробья, 1900

Ваби-Саби присутствует в передвижении с человеческой скоростью, в питании натуральными продуктами, в неторопливых размышлениях. Оно в уважительности неспешной беседы, в гармоничности уютного жилища, в скромности поведения.

Ему свойственны упорядоченность, но не стандартизация, последовательность, но не схематичность, простосердечие, но не скудоумие, решительность, но не жестокость…

Золотая рыбка и глициния, 1900

Ваби-Саби позволяет человеку увидеть и снять с себя зависимость от материальных благ. Оно не отвергает ваших потребностей, но помогает увидеть разницу между насущными потребностями и случайными желаниями, которыми мы заражаемся от других.

Ваби-Саби помогает отказываться от излишнего, дает возможность вещам самим определить свое место и роль в Вашей жизни, позволяет миру раскрыться естественным образом и не пытаться контролировать ход событий.

Это умение радоваться простым вещам в жизни, умение получать удовольствие от будничных событий, прожитых в полной мере.

Китайская роза, 1890-1900

Испортить Ваби-Саби очень легко - зачастую в силу его нежности, хрупкости и слабой выраженности.

Вот чего Вам не следует делать в первую очередь:

1. Не принимайте непосильных обязательств, независимо от значимости.

2. Не подчиняйтесь требованиям, которые противоречат Вашей натуре.

3. Не акцентируйте внимание на будущем или прошлом.

4. Не стремитесь к совершенству.

5. Не ищите идеальных решений.

Китайские утки, 1900-1910

Но нельзя забывать, что Ваби-Саби по самой своей природе несовместимо с завершенностью. Ваш дом никогда не станет законченным шедевром декора в духе Ваби-Саби, работа никогда не будет закончена, а цель в жизни достигнута.

Если вы считаете, что всего в жизни достигли, значит, вы просто сошли с пути Ваби-Саби. Надеяться можно только на приближение. На согревающее тепло близкой цели.

Лилия, 1900

Самой распространенной имитацией Ваби-Саби является неряшливость.

Можно носить старую дырявую майку, позволить траве на лужайке вырасти так, что соседские коты станут похожи на крадущихся по саванне тигров. Или никогда не мыть машину, потому как грязь, по большому счету, это натуральная земля.

Однако такое поведение говорит лишь об элементарной неряшливости. Оно не имеет с Ваби-Саби ничего общего. Больше того, это нечто прямо противоположное…

Пион и бабочка, 1900

Один преуспевающий бизнесмен однажды сказал мне, что секрет создания богатства очень прост: нужно всего лишь думать о деньгах. Но кто, скажите мне, пожалуйста, захочет все время думать только о деньгах? Стоит ли надрываться из-за хрустящих бумажек, чтобы в конечном итоге они покинули нас, как воздух покидает легкие в момент смерти?

Ваби -Саби предлагает дышать другим воздухом.

В нем ценятся не деньги, а впечатления. Его принципы не отрицают необходимости правильного ведения финансовых дел, но при этом указывают на опасность чрезмерного богатства…

Воробьи и камелия, ок.1900

Китайцы говорят: “Чтобы обрести знание, каждый день что-нибудь добавляй; чтобы обрести мудрость, каждый день от чего-нибудь избавляйся”. …Потери помогают обретению мудрости. Наряду с досадной потерей жизненных сил существуют освобождающие потери гордыни и страха перед чужим мнением.

Осознание этого факта, что листья жизни появляются и исчезают, позволяет человеку сконцентрировать энергию в глубоком и надежном хранилище, которое деревья называют корнями, а мы - СВОЕЙ ДУШОЙ.

Петух и курица в саду, 1910

Стресс - это вполне естественное состояние организма.

Нет лучшего совета для желающих двигаться по пути Ваби-Саби, чем проводить больше времени на природе.

Учитывая безопасность такого состояния, нельзя не признать, что общение с природой - самый эффективный способ успокоения разума и сознания.

Бегония и бабочка, 1900

Три простых явления обладают магической способностью успокаивать нервную систему и восстанавливать гармонию. Это плеск воды, шелест листвы и гладкие камни. Объединить свои усилия они могут в четырех местах: на берегу ручья, реки, озера, моря или океана.

Там, где встречается вода, земля, воздух, где ветер колышет листву и воду, возникает беспорядочный шум, который чудесным образом склеивает нашу разбитую душу…

Ваби-саби трудно объяснить, используя западные понятия, но эту эстетику порой описывают как красоту того, что несовершенно, мимолётно или незаконченно. По сути, ваби-саби это понятие, характеризующие присущий японцам эстетический вкус, способность воспринимать прекрасное и предметы искусства в своём естестве, неподдельности и без излишеств.

По мнению Леонарда Корена Leonard Koren , ваби-саби — наиболее заметная и характерная особенность того, что считается традиционной японской красотой и она «занимает примерно то же место в японском пантеоне эстетических ценностей, какое на Западе занимают греческие идеалы красоты и совершенства». Эндрю Джунипер утверждает, что «если объект или выражение могут возбудить в нас чувство светлой меланхолии и духовной жажды, тогда можно сказать, что этот объект есть ваби-саби». Ричард Пауэл подводит итог, говоря: «Подлинное научение ему (ваби-саби) происходит через осознание трёх простых фактов: ничто не вечно, ничто не закончено и ничто не совершенно».

Ваби - это выражение красоты, которая есть проявление творческой энергии, пронизывающей всё живое и неодушевленное. Это красота, которая как сама природа, и темная, и светлая; и печальная и радостная, и суровая и нежная. Красота этой природной силы несовершенна - всегда изменчива и недосягаема. Макото Уэда /Makoto Ueda

Society Limonta

Простота и утонченность всегда считались эстетическими качествами, присущими японской культуре, и были важнейшими особенностями жизни японцев с древних времен. Традиционная японская архитектура, например, казалась упрощенной, потому что упор делался на свободное пространство, отсутствие украшений и спокойные приглушенные тона. Тем не менее таким постройкам была свойственна элегантная красота.

Ваби-саби — это японский термин, который как раз и отражает такое ощущение красоты, но в то же время несет в подтексте определенные моменты, трудно поддающиеся определению. Эстетические качества, отраженные в ваби-саби, происходят от буддийских идеалов периода Средневековья, когда распространение буддизма в Японии ввело представление о ваби-саби в культурную сферу. Это понятие и сегодня определяет важнейшую суть многих традиционных видов искусств Японии.

Подобные свойства можно увидеть в японском искусстве и литературе: дизайн керамических изделий зачастую очень незамысловат и цвета скромные; структура японских стихов проста и незатейлива, но и те, и другие воплощают простоту и элегантную красоту.

Простоту ваби-саби можно сравнить, например, с безмятежным состоянием человека.
Основная идея этого направления - минимализм .

• Уберите все лишнее, оставив только суть предмета.


• Не доводите ничего до совершенства, у предмета должна быть своя особенность (предметы ваби-саби можно охарактеризовать как теплые, нежели холодные).


• Как правило, в работе используют ограниченное число материалов.


• Также стоит следить за тем, чтобы ярких, сразу заметных особенностей было меньше. Но это не значит, что стоит убирать невидимые нити, связывающие предметы в единое смысловое целое.”

Ваби переводят по-разному: безмятежная простота; аскетическая элегантность; неотшлифованная, несовершенная, несимметричная красота; безыскусственность; вещи в своем самом простом, строгом, природном состоянии; безмятежное, трансцендентное состояние сознания.

Саби переводят как «красота, хранящая в себе течение времени» и «вызываемое ею ощущение мимолетности». Это патина, которую накладывает возраст; это природный цикл рождения и смерти.

Furniture combining cast aluminium and wood
Hilla Shamia

Yuichi Takemata

Masaaki Saito

Не ворчать и не жаловаться на отчаянное положение, ненавидя бедность или даже пытаясь освободиться от неё; но восставать против материальных трудностей и ограниченности в материальном, преобразовывая это в новообретенную сферу духовной свободы;
не попасться в тиски мирских ценностей, но радоваться безмятежности за пределами повседневности, - вот жизнь истинного приверженца ваби.
Хага Косиро / Haga Koshiro

"Ваби" - особый способ жизни, находящий вкус в добровольной бедности, избирательной неприхотливости и гедоническом аскетизме.
"Саби" - особое свойство вещей, открывающих свою красоту в самоотречении, в безыскусной простоте, в деревенской неотесанности, в простонародной грубоватости, в несовершенстве, непритязательности и незаметности.
Соединившись в одно слово и одно понятие, ваби-саби стало центральным нервом и японского искусства, и всего мироощущения.
"Ваби-саби, - пишет чуткий интерпретатор японского духа в России, востоковед Н. Николаева, - способствует самоуглублению, состоянию внутреннего одиночества как особой выключенности из повседневной реальности... Это - красота заброшенного, покрытого патиной времени, неяркая и не бросающаяся в глаза... Это - постоянное ощущение бытия как небытия".

Например - почти разложившийся, готовый вернуться в землю осенний лист. Тая на глазах, он слабым намеком выдает свои исчезающие очертания. То, что нас пугает трупным запахом, на Востоке зовут ароматом тления. Мы, скажем, любим рождественскую елку в расцвете сил. Пышущая стеклянным румянцем, цветастая и блестящая, она нам кажется вызовом зиме. Но знатоку ваби-саби больше пришлись бы по душе выброшенные елки, валяющиеся на улицах города, приходящего в себя после праздника. Стоит взглянуть на них под другим углом, и мы увидим целый горизонтальный лес, уступивший кавалерийскому налету времени. Следы лихорадочного веселья - неуместный бант, нить серебряного дождика, осколок игрушки, - оттеняют угрюмую, но честную картину умирания. Предоставленная сама себе елка возвращается к естественному ходу вещей, заменяя чуждое ей пестрое убранство глухим оттенком увядшей зелени.
Ваби-саби вообще любит зеленый цвет. В нем много тех многозначительных нюансов, что напоминают об игре живого с мертвым: травянистая гамма весны, патина старой бронзы, мшистая затхлость гниения. Кажется, что по пути к черно-белой палитре небытия все вещи норовят стать зелеными. Не зря армия красит в защитный цвет все, до чего доберется.

Акцентируя смертность вещей, ваби-саби сближает их с нами.
Поэтому ваби-саби ценит то, чем мы брезгуем - вторичность, сношенность, затертость. Бывшее в употреблении всегда лучше нового.

Японский классик ХХ века Танидзаки: "При виде предметов блестящих мы испытываем какое-то неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из серебра, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Наоборот мы радуемся, когда этот блеск сходит с поверхности предметов, когда они приобретают налет давности, когда они темнеют от времени. Мы отдаем предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом мути, которая неизбежно вызывает в представлении лоск времени. Это выражение звучит несколько сильно, правильнее было бы сказать - "засаленность руками". И то, и другое выражает понятие глянца, образовавшегося в течение долгого времени на предметах, которых касаются человеческие руки: от постоянного обращения одного и того же места в руках жировое вещество проникает, впитывается в материю предмета, в результате чего и получается именно "засаленность от рук". Нельзя отрицать того, что в "художественную изящность", радующую наш взор, одним элементом входит некоторая нечистоплотность и негигиеничность.
Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее, возвести ее в некий эстетический принцип... Мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов, - они успокаивающе действуют на наши нервы".

Японцы любят заваривать чай в чайнике из необожженной глины. Его пористые стенки впитывают летучие эфирные масла, придающие чаю ту тонкость аромата, которую на Востоке ценят несравненно выше вкуса. С каждой заваркой запах становится богаче, а чайник дороже. Заплатив вместо пятидесяти долларов пять тысяч, можно приобрести сосуд с документированной родословной, включающей фотографии всех его владельцев на протяжении трех поколений. Накопленное с годами ваби-саби делает чайник членом семьи, занимающим промежуточное положение между женой и кошкой.

Легенда о великом Сэн-но-Риккю рассказывает, что, тщательно подметя ведущую к чайному домику садовую дорожку, первый мастер чая тряхнул ствол дерева и рассыпал по ней желтые листья. Он же завел обычай пить чай не из китайского фарфора, а из крестьянских плошек для риса - "раку". Вылепленные без гончарного круга, вручную, они получались грубыми и кривыми. Эти чашки воплощали квинтэссенцию ваби-саби, пока не попали в музеи. Став предметом роскоши, они утратили печальное очарование бедной простоты. Чтобы вернуть ее в обряд, нынешние мастера подают чай в бумажных стаканчиках.
Александр Генис. Пейзажи.

Простота и утонченность всегда считались эстетическими качествами, присущими японской культуре, и были важнейшими особенностями жизни японцев с древних времен. Традиционная японская архитектура, например, казалась упрощенной, потому что упор делался на свободное пространство, отсутствие украшений и спокойные приглушенные тона. Тем не менее таким постройкам была свойственна элегантная красота. Подобные свойства можно увидеть в японском искусстве и литературе: дизайн керамических изделий зачастую очень незамысловат и цвета скромные; структура японских стихов проста и незатейлива, но и те, и другие воплощают простоту и элегантную красоту. Ваби-саби - это японский термин, который как раз и отражает такое ощущение красоты, но в то же время несет в подтексте определенные моменты, трудно поддающиеся определению. Эстетические качества, отраженные в ваби-саби, происходят от буддийских идеалов периода Средневековья, когда распространение буддизма в Японии ввело представление о ваби-саби в культурную сферу. Это понятие и сегодня определяет важнейшую суть многих традиционных видов искусств Японии.

Этимология выражения ваби-саби 詫び寂び

Ваби-саби - сложное выражение, составленное из двух разных, но связанных между собой элементов: ваби и саби. Ваби - это эстетические и моральные нормы и правила, сформированные в средневековой отшельнической традиции, которая делает акцент на простом, строгом типе красоты и созерцательном, безмятежном отвлеченном восприятии действительности, и вдобавок к тому тяготеет к наслаждению спокойствием, праздной жизнью, свободной от мирских забот. В своей первоначальной, старой форме оно выражало категории одиночества и печали, но применительно к хайку или садо (чайная церемония) сулило покой, освобождение, чистоту помыслов (Обунся когодзитэн, 1988; Синсэн кокугодзитэн, 1992). Понятие саби также развивалось как средневековая эстетика, отражающая прелести одиночества, смирения, безмятежности и старости; в то же время это слово имеет подтекст: покорность, скромность, нечто сделанное со вкусом (там же). Ваби - существительное от глагола вабу. Прилагательное вабисий указывает на хороший вкус и утонченность, но выражение ваби-саби не всегда передает эти этические ценности. Изначально эти слова использовались для описания неблагоприятных обстоятельств, таких как разочарование, беспокойство или заброшенность. Впервые в письменном виде они появились в «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), старейшем сохранившемся до наших дней сборнике японских стихов, - при описании печальных сцен, когда люди испытывают боль неразделенной любви. В более поздней поэзии периода Хэйан термины, родственные ваби, все еще использовались для характеристики безутешной любви, но впервые стали выражать и разочарование людей, горюющих о своих бедах вообще. Подобные выражения положили начало развитию эстетических категорий параллельно с распространением буддизма в период Камакура как результат изменений в отношении к неприятностям. В те времена странствующие монахи и поэты пришли к заключению, что одинокая жизнь - привлекательная альтернатива материальному миру и общественным распрям, так как она давала возможность испытывать чувство единения с природой. Благодаря отшельническому (уединенному) образу жизни люди начинали ценить простой и строгий тип красоты и развили отвлеченное, созерцательное отношение к жизни вообще, отношение, которое доминировало в литературных трудах того времени. Типичным примером такой позиции было их ощущение времен года, в особенности унылой поздней осени и зимы. Отшельники испытывали одиночество и заброшенность, когда смотрели на падающие листья и идущий снег и представляли цветущую вишню и весеннюю зелень. Правда, при этом также они воспринимали положительно признаки разрушения красоты, на первый взгляд незаметные, но неизбежные, которые приносило время. Постепенно они пришли к такому состоянию души, при котором одиночество и разрушение приобретали особую красоту, и простая, аскетичная жизнь стала восприниматься как утонченная и благородная. Таким образом, хотя в этот период первичный смысл ваби долгое время сохранял приоритет, буддийские ценности оказали огромное влияние на его развитие как эстетической категории.

Саби ассоциировалось с красотой безмолвия и старости, и сегодня слова, связанные с саби, включая глагольную форму сабу и прилагательное сабисий, используются больше для того, чтобы передать чувство покинутости, одиночества и красоты древности. Но, как и ваби, эти слова вначале не были способны выступать в качестве определения эстетических ценностей. Производные от саби слова также можно встретить в древних литературных трудах, например в «Манъёсю», в которых они использовались для описания одиночества или унылой природы. Первым человеком, применившим производные от саби слова как похвалу, был Фудзивара-но Тосинари, один из лучших поэтов периодов Хэйан и Камакура. Он использовал такие безрадостные образы, как, например, «замерзший чахлый тростник на морском берегу», чтобы подчеркнуть красоту и привлекательность затаенной печали и одиночества, которые сопровождают людей в жизни. С того времени многие поэты и писатели добавили различные оттенки к этому печальному образу, пока в период Эдо Мацуо Басе и его последователи не превратили понятие саби в поэтический идеал.

Дзэн-буддизм и эволюция ваби-саби

Идеалы буддизма, в частности, секты Дзэн, содействовали эволюции ваби-саби как эстетической ценности. В особенности концепция му («небытие», или «пустота, ничто»), занимающая центральное место в дзэн-буддизме, сыграла важную роль в эволюции ваби-саби. Имеется много дзэн-коан (парадоксальных вопросов-загадок) и сутр, обращенных к этой концепции небытия, и наиболее известная из них - «форма - ничто, но пустота; пустота - ничто, но форма». Как писал монах Сотоба в «Дзэнрин Кусю» (Поэзия храма Дзэнрин), дзэн не рассматривает «небытие, ничто» как состояние отсутствия чего-то материального (предметов, вещей), но скорее утверждает существование невидимого за пустым пространством: «Все существует в пустоте: цветы, луна на небе, прекрасный пейзаж». Стихотворение Фудзивара-но Тэйка (Садаиэ) часто цитируется для иллюстрации сущности отношений между «ничем» и ваби-саби:

Когда я смотрю вдаль,
Я не вижу ни цветков вишни,
Ни пестрых листьев,
Только убогую лачугу на берегу
В сумерках наступающей осенней ночи.

Это стихотворение приводят в Японии в качестве образца описания пустоты как идеальной формы красоты, так как, рисуя унылый осенний пейзаж, поэт создает образ, ему противоположный, в котором цветы вишни распустились и листья радуют оттенками.

Ваби-саби в традиционных искусствах

Имеется много примеров ваби-саби как типичной для японских традиционных искусств концепции красоты, в частности, в чайной церемонии и поэзии. Мастера чайной церемонии Джо Такэно и Сэн-но Рикю, например, считали, что стихотворение, приведенное выше, создает идеальное настроение для чайной церемонии-. Они учили, что чувство прекрасного не должно поддаваться четким определениям; их акцент на пустоте выражался в отсутствии украшений и строгой простоте чайной церемонии, в которой особое значение придавалось наличию ваби-саби как идеальной формы красоты. История чайной церемонии восходит к религиозным обрядам, исполняемым монахами секты Дзэн в период Камакура. Ваби-тя (чай ваби) подавался в простой деревенской посуде, как следует из описания португальского миссионера Родриге-са (Rodrigues):

Это уединенное, скрытое упражнение в подражании... отшельникам, тем, кто покидает светский мир, порывает связи с обществом, уходит жить в соломенные лачуги, вознаграждая себя созерцанием природы... медитировать со всем миром..., и простота предметов, которые они видят здесь... понять тайны, скрытые здесь. Все в этой церемонии примитивное, грубое, совершенно необработанное и простое, как в природе... в сохранности в простой хижине отшельника (Plutschow, 1986, с. 156-157).

Из этого описания видно, что такая церемония имела Целью укрепление и просвещение человеческого духа, Делала упор на созерцании и простоте, натуральности всего, что сопутствует чаепитию. Действительно, дзэн-буддизм оказал огромное влияние на эстетику ваби-тя, и многие мастера чайной церемонии изучали дзэн и обращались к опыту монахов секты Дзэн в области чайной церемонии, чтобы достичь высочайшего состояния души и тела для наслаждения напитком. Как утверждал Сэн-но Рикю, «сущность ваби лежит в Законе Будды». Простота никакой лакировки, блеска; асимметрия - все это в полной мере соблюдалось в чайной церемонии и отражало буддийские понятия о том, что несовершенство - это естественное условие природы, которое лежит в основе всего живого (Кееnе, 1988). Простота убранства не отвлекала участников и позволяла им созерцать окружающее мысленно (т.е. медитировать); именно на движение мысли и создание соответствующего для этого настроения и была направлена вся эстетика чайной церемонии. Здесь нельзя найти качества ваби-саби в их реальном проявлении, они рождаются в душе и сознании участников церемонии. Сэн-но Рикю, например, подвергал критике целенаправленное производство утвари и посуды в стиле ваби-саби (изысканно простых) для чайной церемонии, так как считал наиболее важным не внешний облик предметов, но просветленное чувство, способное распознать невидимые достоинства, которые живут в них. Короче говоря, ваби-саби как эстетика чайной церемонии заключено в красоте, ощущаемой в сознании. Ваби-саби играет важную роль в японской поэзии, особенно в хайку. И здесь необходимо отметить вклад Мацуо Басе, одного из великих поэтов периода Эдо, который выбрал отшельничество для достижения этого идеального эстетического качества. Говорят, что именно Басе впервые применил термин саби, хотя теория саби как эстетической ценности уже существовала некоторое время, и производные от саби слова - сабу и сабисий - использовались в более ранних трудах. По утверждению ученика Басе Мукаи Кёрай, саби - очень важный элемент хайку и обладает качеством, которое нелегко выразить. Ниже следует пример творчества Басе с употреблением слова саби, посвященный его ученику.

Ямэй спросил: «Скажи мне, на что похожа саби в хайку?» Кёрай ответил: «Саби- это краски поэмы. Оно не говорил-о печали, но это то же самое, что и старость. Например, даже если старик, закованный в доспехи, находится на поле битвы или сидит за праздничным столом в роскошных одеждах, нельзя скрыть его возраст. Саби может существовать как в радостном стихе, так и в печальном. А сейчас позволь мне прочитать одно стихотворение:

Два сторожа в саду цветов
С убеленными сединой головами
Дружески разговаривают.

Учитель (Басе) заметил: «Это изумительно. Прекрасно проявились краски саби» (Фукумото, 1983, с. 10-11).

Выражение «сторожа в саду цветов» наводит нас на мысль о роскошном виде цветущих вишен и, возможно, указывает на разноцветную одежду сторожей. В итоге у нас возникают теплые и спокойные чувства при восприятии облика «убеленных сединами» стариков. Необходимо подчеркнуть, что эта умиротворенность не отрицает красоты, она включает в себя больше, чем одиночество старости. В соединении противоположных ценностей - красоты цветов вишни и седины стариков - эти образы взаимодействуют, усиливая друг друга, хотя они и не описаны в стихотворении. Эстетика саби создает соответствующую атмосферу. Люди нуждаются в духовном воспитании для истинного понимания красоты, которая создается из мысленных образов. И как следствие, неприятие броской, явной красоты и изобилия (излишеств) представляется идеальным условием для наслаждения ваби-саби, которое не имеет явных признаков, но обладает свойствами, познаваемыми сердцем.

Ваби-саби в современной Японии

После завершения периода самоизоляции Япония прошла путь стремительной индустриализации. Изменился образ жизни людей, они стали уделять больше внимания материальным благам и внешнему благополучию традиционным видам искусства. Многие старинные обычаи быстро исчезли в современной Японии, а в области традиционных искусств обозначились серьезные, проблемы. Хотя миллионы японцев продолжали учиться искусству каллиграфии, чайной церемонии и apанжировки цветов, большинство из них занималось этим не для развития собственного ощущения красоты, просто подражая общепринятым образцам [поведения]. Хисамацу (Hisamatsu, 1987, с. 18-19) сокрушается по поводу такого поведения при совершении чайной церемонии в наши дни:

Со времен Муромати до периода раннего Эдо дух ваби процветал. Затем постепенно чайная церемония и другие виды традиционного искусства приобретали застывший и формальный характер, утрачивали созидательную силу. Дух ваби умер, и сегодня ритуал чайной церемонии потерял свое особое очарование.

Главная причина этой утраты ощущения ваби-саби кроется в приверженности материальным ценностям. По сравнению со временем, когда ваби-саби утверждалось как совершенное чувство красоты в жизни людей и в искусстве, под воздействием современного практицизма многие японцы стали отдавать должное лишь внешним достоинствам вещей и явлений и не способны распознать невидимое, скрытое за внешним миром. Первоначально ваби и саби служили для выражения эстетическими средствами недовольства людей тяжелой жизнью; однако отношение к бедам менялось под влиянием идей дзэн-буддизма. Подобные чувства подвергались трансформации по мере того, как люди начали задумываться о том, что находится за пределами существующего. Ваби-саби стало играть важную роль в традиционных искусствах как совершенное восприятие красоты. Ваби-саби- это отнюдь не «видимая красота» или «атмосфера» - люди могут постигнуть ваби-саби только через внутреннее созерцание, медитацию, которая происходит без участия разума. Люди приучали себя жить простой жизнью без излишеств и получали возможность приобщиться к чувству единства с природой Современные японцы обращают большее внимание а материальную сторону, но надо сознавать, что этот тиль жизни обязан другим ценностям, о которых нельзя забывать.

Http://madeinjapan.0pk.ru/viewtopic.php?id=12 Метки:

Процитировано

Ваби-саби, центральное понятие художественного мировоззрения Японии, не переводится ни на один язык. Японцы и не пытаются объяснять его иностранцам, считая нашу эстетику слишком грубой для описания столь неопределенных категорий.
Наверное, так оно и было, пока Запад, усомнившись в собственных критериях прекрасного, не развил в себе любовь к странному. Предпочтя кривые тропинки, сегодня мы уже готовы свернуть со столбовой дороги прогресса, чтобы очутиться в сумрачном лесу. Ослепнув от блестящего, оглохнув от громкого, мы стали больше доверять тому результату, который дает не сложение, а вычитание. Ваби-саби – конечный итог этой арифметики.
"Ваби" – особый способ жизни, находящий вкус в добровольной бедности, избирательной неприхотливости и гедоническом аскетизме.
"Саби" – особое свойство вещей, открывающих свою красоту в самоотречении, в безыскусной простоте, в деревенской неотесанности, в простонародной грубоватости, в несовершенстве, непритязательности и незаметности.
Соединившись в одно слово и одно понятие, ваби-саби стало центральным нервом и японского искусства, и всего мироощущения. "Ваби-саби, – пишет чуткий интерпретатор японского духа в России, востоковед Н.Николаева, – способствует самоуглублению, состоянию внутреннего одиночества как особой выключенности из повседневной реальности... Это – красота заброшенного, покрытого патиной времени, неяркая и не бросающаяся в глаза... Это – постоянное ощущение бытия как небытия".

Несмотря на расплывчатую уклончивость ваби-саби обладает той концептуальной твердостью, что способна противостоять напору западной эстетики, компрометируя главный из ее устоев – долговечность искусства. "Ars longa – vita brevis" – гордо говорим мы, но ваби-саби учит ценить лишь скоротечное. Восток стережет вещь на пределе ее существования. Например – почти разложившийся, готовый вернуться в землю осенний лист. Тая на глазах, он слабым намеком выдает свои исчезающие очертания. То, что нас пугает трупным запахом, на Востоке зовут ароматом тления. Мы, скажем, любим рождественскую елку в расцвете сил. Пышущая стеклянным румянцем, цветастая и блестящая, она нам кажется вызовом зиме. Но знатоку ваби-саби больше пришлись бы по душе выброшенные елки, валяющиеся на улицах города, приходящего в себя после праздника. Стоит взглянуть на них под другим углом, и мы увидим целый горизонтальный лес, уступивший кавалерийскому налету времени. Следы лихорадочного веселья – неуместный бант, нить серебряного дождика, осколок игрушки, – оттеняют угрюмую, но честную картину умирания. Предоставленная сама себе елка возвращается к естественному ходу вещей, заменяя чуждое ей пестрое убранство глухим оттенком увядшей зелени.
Ваби-саби вообще любит зеленый цвет. В нем много тех многозначительных нюансов, что напоминают об игре живого с мертвым: травянистая гамма весны, патина старой бронзы, мшистая затхлость гниения. Кажется, что по пути к черно-белой палитре небытия все вещи норовят стать зелеными. Не зря армия красит в защитный цвет все, до чего доберется.
Акцентируя смертность вещей, ваби-саби сближает их с нами. Деля с человеком судьбу и время, вещь заражается духом. Старость ее повышает пропорцию живого в неживом. Поэтому ваби-саби ценит то, чем мы брезгуем – вторичность, сношенность, затертость. Бывшее в употреблении всегда лучше нового.
Об этом в знаменитом эссе "Похвала тени", открывшем Западу глаза на тонкости японской эстетики, писал японский классик ХХ века Танидзаки:
"При виде предметов блестящих мы испытываем какое-то неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из серебра, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Наоборот мы радуемся, когда этот блеск сходит с поверхности предметов, когда они приобретают налет давности, когда они темнеют от времени. Мы отдаем предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом мути, которая неизбежно вызывает в представлении лоск времени. Это выражение звучит несколько сильно, правильнее было бы сказать – "засаленность руками". И то, и другое выражает понятие глянца, образовавшегося в течение долгого времени на предметах, которых касаются человеческие руки: от постоянного обращения одного и того же места в руках жировое вещество проникает, впитывается в материю предмета, в результате чего и получается именно "засаленность от рук". Нельзя отрицать того, что в "художественную изящность", радующую наш взор, одним элементом входит некоторая нечистоплотность и негигиеничность. Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее, возвести ее в некий эстетический принцип... Мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов, – они успокаивающе действуют на наши нервы".

Ваби-саби годится на все случаи жизни. Это – сразу и эстетическая доктрина, и философская категория, и дизайнерский принцип, и инструкция к действию, и советы домашней хозяйке. Отрицая принятую у нас иерархию вещей, ваби-саби стремится всякое произведение искусства превратить в утварь, ибо она лучше смешивается с человеком.
Японцы любят заваривать чай в чайнике из необожженной глины. Его пористые стенки впитывают летучие эфирные масла, придающие чаю ту тонкость аромата, которую на Востоке ценят несравненно выше вкуса. С каждой заваркой запах становится богаче, а чайник дороже. Заплатив вместо пятидесяти долларов пять тысяч, можно приобрести сосуд с документированной родословной, включающей фотографии всех его владельцев на протяжении трех поколений. Накопленное с годами ваби-саби делает чайник членом семьи, занимающим промежуточное положение между женой и кошкой.
Чайнику легко себе завоевать расположение хозяев, потому что нагляднее всего принципы ваби-саби проявляют себя в чайной церемонии. Нам мешает ее понять незатейливость происходящего: забравшись в крохотный домик, люди пьют чай. Только ваби-саби делает это времяпровождение искусством. Ритуал последовательно вычеркивает все, что мешает его подчеркнутой бедности – в том числе и интеллектуальной. Старинные правила запрещают обсуждать за чаем "религию, богатство соседей и родственников, войну в стране, глупость и мудрость людей". Культивируя сдержанность, чайная церемония исключает все чрезмерное – даже чистоту. Легенда о великом Сэн-но-Риккю рассказывает, что, тщательно подметя ведущую к чайному домику садовую дорожку, первый мастер чая тряхнул ствол дерева и рассыпал по ней желтые листья. Он же завел обычай пить чай не из китайского фарфора, а из крестьянских плошек для риса – "раку". Вылепленные без гончарного круга, вручную, они получались грубыми и кривыми. Эти чашки воплощали квинтэссенцию ваби-саби, пока не попали в музеи. Став предметом роскоши, они утратили печальное очарование бедной простоты. Чтобы вернуть ее в обряд, нынешние мастера подают чай в бумажных стаканчиках.

Заведомая экзотичность мешает распознать дух ваби-саби даже тогда, когда он свойственен своей культуре в не меньшей степени, чем чужой.
Так, мне кажется, что в неназваном и неопознанном состоянии ваби-саби пронизывает русскую жизнь, наделяя обаянием самые симпатичные черты отечественного обихода. Это – и институт дачи с его жертвенной радостью неудобств, это – и ритуал "рыбалки" с его сложным этикетом упрощенного быта, это – и древняя церемония бани с ее набором правил, не уступающим в строгости японскому чаепитию.
Дух ваби-саби не принадлежит Востоку – в нем нет ни национальной, ни расовой, ни художественной исключительности. Японцы не открыли ваби-саби, они просто сумели заметить, выделить, осознать, оценить и назвать те исходные, первичные, фундаментальные свойства общечеловеческой культуры, без которой ее не было бы вовсе.

Http://www.vavilon.ru/texts/prim/genis3-1.html

Похожие статьи